Скончался один из крупнейших мастеров современной художественной прозы Фазиль Искандер
Фазиль Искандер
Классик советской и российской литературы Фазиль Искандер умер в воскресенье утром на своей даче в Переделкино. Ему было 87 лет. Среди ключевых произведений Искандера – повесть “Созвездие Козлотура”, роман “Сандро из Чегема”, притча “Кролики и удавы”. Два года назад на волнах Радио Свобода прозвучала программа Александра Гениса, посвященная 85-летию Искандера.
Чтобы распознать истинный размах писательского дара Фазиля Искандера, его лучшей книге “Сандро из Чегема” пришлось сперва попасть в Америку. Сейчас, в дни юбилея, я с благодарностью снял с мемориальной полки плотный том в зеленой обложке. Изрядно потертая книга стоит у меня с 1979 года, когда полная версия романа вышла в мичиганском издательстве “Ардис”.
В самые глухие и унылые брежневские годы “Ардис” чуть ли не в одиночку печатал в Америке все новое и лучшее в русской литературе. Карл и Эллендея Профферы любовно печатали каждый новый сборник Бродского. Именно они открыли Сашу Соколова. У них же вышла и первая книга Довлатова. Полный “Сандро” тоже показался открытием.
Конечно, все знали и любили Искандера, но в – другом качестве, как лирика, автора чудных детских рассказов, и сатирика, автора гомерически смешной повести “Созвездие Козлотура”. Но по страшно изувеченному цензурой московскому изданию “Сандро” никак нельзя было судить о замысле этой огромной книги, о ее масштабе. При этом у “Сандро” не было и громкой самиздатской славы, которая помогала, скажем, “Чонкину” или “Верному Руслану” завоевать вечное читательское признание. Только когда Профферы выпустил авторский текст “Сандро из Чегема”, все стало на свои места.
О том, как “Ардис” “открыл” Искандера, рассказывала Эллендея Проффер. Вот отрывки из этого эксклюзивного интервью:
– Рукопись мы получили в Москве прямо от Фазиля Искандера. Знакомый дипломат вывез роман из России. Это была великолепная книга, и мы с гордостью напечатали ее. Послали Искандеру несколько экземпляров, он был очень рад. Однако позже у Фазиля начались неприятности с советскими властями, и тогда мы официально заявили, что напечатали эту вещь без его ведома. У нас был подписанный Искандером контракт, разрешающий публикацию, но мы не могли никому его показать, потому что это положило бы конец карьере Фазиля в Советском Союзе. Затем, уже много позже, в 1987 году я поехала в Россию на книжную ярмарку. И люди из КГБ и ВААП (Всесоюзной ассоциации авторских прав) расспрашивали меня по поводу этого издания “Сандро из Чегема”. Они обвинили меня в том, что наше издательство “Ардис” печатает книги без разрешения авторов. Я ответила им, что мы никогда этого не делали. И добавила по-русски, что если они люди горбачевского направления, то я готова с ними говорить, а если они брежневцы, то говорить не стану. На этом закончились и беседа, и весь шум вокруг книги. В таких ситуациях я бывала довольно агрессивна.
– Велика ли разница между цензурным вариантом и полной версией “Сандро из Чегема”? Можно ли сравнить это с цензурными сокращениями в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”, который вы переводили и о котором много писали?
– В случае Фазиля Искандера сокращения были гораздо больше. Цензура совершенно изуродовала эту книгу. Можно сказать, что полный текст – это здоровый человек, а сокращенный – калека. “Сандро из Чегема” – яркая многоцветная вещь. Но советская цензура изъяла оттуда целые главы, например, главу “Пиры Валтасара”, то есть вырвала у книги ее живое сердце. Нет, даже “Мастер и Маргарита” Булгакова не потеряли от сокращений так много. Советская цензура была в этот период очень жестокой.
– Как звучит Искандер на английском? Кто его переводил? И читают ли его в Америке?
– Искандером занималась Сюзен Брансбергер, великолепный переводчик. Но “Сандро из Чегема” – очень трудная вещь для американского читателя. Люди понимали, что это нечто фантастическое и великолепное. Но это – переводная литература. “Сандро” было очень трудно найти своего читателя, потому что в то время американцы не очень интересовались Грузией и Абхазией, в которых происходило действие книги. Это были какие-то малоизвестные крошечные части советской империи. Теперь все было бы по-другому. Потому что американские подразделения находятся в Афганистане, и ситуация на Кавказе, в частности в Грузии и Абхазии, имеет для нас большее значение. И все же можно сказать, что у “Сандро” был свой круг читателей, но очень ограниченный, хотя все издатели знали, что это отличная вещь.
– С кем из американских писателей можно сравнить Искандера?
– Вы знаете, это очень трудно. Некоторым странным образом Искандер напоминает Фолкнера, он идет столь же невероятно глубоко. Стиль Искандера не имеет никакого отношения к традиционной российской манере письма. И еще я сказала бы, что юмором и простотой Искандер похож на Марка Твена. Но в отличие от этих американцев у Искандера очень восточный стиль, напоминающий мне “Тысячу и одну ночь”.
Тайна “Сандро из Чегема” в том, что искандеровские лирика и юмор соединились тут в эпос, чтобы произвести потрясение в нашей литературе, которое она не испытывала со времен явления писателей Юго-Западной школы. В отечественную словесность вновь – и опять с Юга, влилась свежая кровь, омолодившая жанр романа, сам состав, самое плоть русской прозы.
Любопытно, что по своей природе “Сандро” был имперским феноменом. Советская (тогда еще) литература прирастала за счет окраин, которые открывали русскому читателю новые миры. Вот так – чтобы сослаться на прецедент – Киплинг подарил английской литературе Индию. Это наследство советской империи – так сказать, нерусская литература на русском языке – еще не осмысленно во всей своей совокупности. Впрочем, не стоит забывать, что та же власть сделала все, чтобы задержать приход настоящего “Сандро” к ждущим его читателям.
Так или иначе, после выхода “ардисовской” книги стала ясно вырисовываться фигура Искандера как писателя мирового уровня. В сущности, он сделал со своим Чегемом то же, что Фолкнер с Йокнапатофой или Маркес – с Макондо: вырастил из родной почвы параллельную вселенную, существование которой уже нельзя отрицать.
В предисловии все к тому же тому “Ардиса” Искандер сформулировал свою задачу, цель книги:
“Следуя традициям русской классической литературы, показавшей полноценность душевной жизни так называемого маленького человека, я пытаюсь в меру своих сил раскрыть значительность эпического существования маленького народа”.
Искандер сделал, что обещал: дал голос народу, “раскрыл, по его же словам, мощь и красоту нравственного неба, под которым жили люди Чегема”, показал мир таким, каким “он видится с чегемских высот”.
Именно поэтому кажется бесспорным, что из всех ныне живущих российских писателей Искандер прежде всего заслуживает Нобелевской премии. За что еще давать высшую награду, как не за такое расширение литературной географии, которое меняет карту мировой словесности?
Мое личное знакомство с Искандером началось как раз с урока такой географии. Мы встретились в 1987 году, когда Фазиль вместе с другими вестниками гласности впервые приехал в Нью-Йорк. Готовясь к свиданию с любимым писателем, мы с Петром Вайлем вычертили подробную карту Абхазии, вроде тех, что прикладывали в старину к приключенческим романам. Как и положено, к ней прилагалась так называемая “легенда” – указание на места, связанные с ключевыми, теперь уже всем памятными эпизодами: “Сталин на ловле форели”, “Битва при Кодоре с деревянным броневиком”, “Кедр Баграта”, “Место встречи Сандро со Сталиным на нижнечегемской дороге”. Венчала наше художество надпись, составленная по образцу той, которую Фолкнер поставил под картой своей столь же вымышленной Йокнапатофы: “Абхазия – единственный владелец Фазиль Искандер”.
Удовлетворенно оглядев эту шутливую схему, Искандер ухмыльнулся и размашисто вывел вердикт: “С подлинным – верно”.
Как показали бурные события последних лет, мирная Абхазия “Сандро из Чегема” весьма отличается от настоящей. Это и понятно. Искандеровская Абхазия – литературный прием, опытная делянка, творческая лаборатория, в которой автор испытывал на прочность все идеи своей буйной эпохи.
Говоря о книге “Сандро из Чегема”, все, начиная с автора, упоминают слово “эпос”. Изображенные им абхазцы – с обычаем вместо конституции и кровной местью вместо милиции – не фон романа, а его душа. При этом автор книги – русский абхазец советской эпохи, как кентавр, тоскует по оставленной им “племенной половине”. Из этой тоски и происходит эпическая поэма “Сандро из Чегема”.
Народ, архаический по своему сознанию, есть фигура несомненно эпическая. И как у каждого эпического народа у него есть герой – Сандро. Существо необычное, но, при всех своих невероятных статях, истинно народное. Его достоинства – утрированные черты соплеменника. До большевиков Сандро был героем эпоса – может, комического, но эпоса. Но вот пришла новая власть – и Сандро стал героем романа – может, плутовского, но романа.
До революции время пребывало в эпической неподвижности. После нее оно стремительно движется в газетную действительность, разменяв степенность времени, “в котором стоим” (эта фраза часто встречается в книге), на хаос времени, в котором мечутся. Центральный конфликт Искандера – не столкновение между старым и новым (у Ильфа и Петрова такое называлось “Верблюд нюхает рельс”), а непримиримое противоречие нового и вечного.
Так из уникального хронотопа искандеровской книги возникает столь же уникальное жанровое образование с оригинальным сюжетом. История эпически воссозданного народа, который перепрыгивает из наивного и разумного родового строя в жестокую и комическую реальность социалистического карнавала.
Я люблю позднего Искандера за то, что он не похож на раннего. Как все кумиры эпохи, Искандер тяжело пережил перемены, роковой смысл которых он оценил, пожалуй, лучше всех. Ведь в постсоветскую эпоху почти вся прежняя литература, что правая, что левая, оказалась лишней литературой. Искандер ясно видел пропасть, которую сам помог вырыть.
Представьте себе, говорил он, что вам нужно было всю жизнь делить комнату с буйным помешанным. Мало этого, приходилось еще с ним играть в шахматы. Причем так, чтобы, с одной стороны, не выиграть (и не взбесить его победой), а с другой – и поддаваться следует незаметно, чтобы опять-таки не разозлить сумасшедшего. В конце концов, все стали гениями в этой узкой области.
Но вот “буйный исчез, и жизнь предстала перед нами во всей неприглядности наших невыполненных, наших полузабытых обязанностей. Да и относительно шахмат, оказывается, имели место немалые преувеличения. Но самое драгоценное в нас, на что ушло столько душевных сил, этот виртуозный опыт хитрости выживания рядом с безумцем оказался никому не нужным хламом.
Искандер поставил клинически точный диагноз того психологического ступора, в котором оказалась литература, привыкшая смешивать фронду с лояльностью в самых причудливых пропорциях. Но сам он нашел для себя выход. В “Сандро” есть интересное авторское признание: “С читателем лучше всего разговаривать коротко и громко, как с глуховатым. Громко-то у меня получается, вот коротко не всегда”.
Сегодняшний Искандер говорит тихо и немного. Все чаще вместо его знаменитых извилистых периодов появляются короткие стихи и точные, приглушенные, матово поблескивающие афоризмы. Один из них гласит: “Умение писателя молчать, когда не пишется, есть продолжение таланта, плодотворное ограждение уже написанного”.
Другой звучит так: “Верь в разум в разумных пределах”. Третий кажется самоопределением жанра: “Героизм старости – опрятность мысли”.
Но что бы ни писал постаревший Искандер, во всем по-прежнему сквозит то, за что его больше всего любят, – юмор, теперь уже глубоко спрятанный, но столь же тонкий и благородный юмор знающего себе цену классика.
Александр Генис
31.07.2016
http://www.svoboda.org/content/article/27891199.html
